Решили напасть под утро. Разбились на несколько отрядов и двинулись разными улочками, охватывая русское подворье в кольцо. Скомороха немного знобило от предвкушения скорой мести.
– Всё тихо, – сообщили мальчишки, что следили за логовом ещё с вечера. – Они не ждут нападения.
– Бегите на угол, будете наблюдать за улицей, – распорядился Трифон. – Если появится ночная стража, свистнете.
Бревно с хрустом врезалось в ворота, и створки развалились, словно гнили здесь с самой постройки двора. Ведомый Скоморохом и Трифоном передовой отряд ворвался внутрь. Сумконоши разбегались по дворику, храня молчание, лишь пыхтели от усердия.
Сопротивления им не оказали. Либо так крепко спали, что не услышали нападения, либо…
Новгородец гнал от себя мысль об этом втором «либо».
Из дома выскочил заспанный дьячок. Он хотел что-то сказать, но не успел. Удар дубиной отправил его досматривать сны. Скоморох тихо ругнулся. Теперь придётся самому искать келью викария.
– Никого! – раздался возглас из дома.
– Дьявол! Они ушли! – рявкнул чуть позже Трифон.
Русское подворье оказалось брошенным. Скоморох расхаживал по нему, и в отчаянии пинал мусор. Он понимал, что другая возможность добраться до викария вряд ли представится скоро. Как бы хорошо не относились к нему повстанцы, они не станут всякий раз собирать ополчение, чтобы разделаться с его личным врагом.
Подошёл Трифон, похлопал его по спине.
– Не тужи. Придумаем что-нибудь.
***
Утром Алексий осматривал новое жилище. Накануне, как только Кантарь подал условный знак, пришлось срочно перебираться сюда. Благо, серебра потратили за год столько, что оставшееся смогли дотащить несколько человек. Монахов, что ушли по делам в город, предупреждали, рассылая на ходу вестовых.
Они добрались до Галаты когда уже стемнело, и увидеть приобретение священнику не удалось. Теперь печатник показывал хозяину владение.
– Дом хороший, каменный, – расхваливал свой выбор Василий. – Дворик окружён толстыми стенами. Может и осаду сдержать. Раньше поместье купцу принадлежало фряжскому. Но хозяин поиздержался на войне с Венецией. Говорят, все его корабли потопли в той стычке. Так что пришлось бедолаге срочно на родину возвращаться. За полцены уступил.
– Я доволен, – сказал священник, закончив осмотр.
Они вышли за ворота. Тихие улочки приятно поразили Алексия.
В сравнении с Константинополем Галата выглядела ухоженным местечком. Разруха не коснулась городка. Во время войны латиняне не трогали единоверцев, а Золотой Рог надёжно прикрывал купеческий город от возмущений имперской столицы. Впрочем, купцам пришлось потесниться. В последние годы на этот берег перебралось большинство иноземных посольств, и многие вельможи, как говорят, обзавелись здесь домами.
От лицезрения уютного мирка Галаты их оторвал Пересвет. Молодой монах запыхался, как конь, проскакавший от самой Москвы.
– Старое подворье ночью разгромили, – доложил он. – Привратнику проломили голову. Лежит бедняга в примочках весь. Стонет.
– Стало быть, Кантарь угадал, – довольно заметил викарий. – Вот что, Пересвет, попробуй разузнать, чьих рук это дело.
***
Литовский посол продолжал ухмыляться. Казалось, ничто на свете не способно выбить из него хоть толику самоуверенности. До слуг Ольгерда наверняка дошли хлопоты Алексия о литовских новомучениках. Однако взгляд Яниса излучал прежнее превосходство. Он словно говорил, что никакие вытащенные из праха мертвецы, никакие серебряные россыпи не помогут Алексию склонить патриарха на свою сторону.
Тревожили вести с родины. Князь пропадал в степи, а бояре без строгого присмотра взялись за старые дрязги. И не повлияешь на них никак. Отсюда Алексию трудновато было шикнуть даже на родню. Лишь Ледар обнадёжил. Прислал весточку, что готов совершить задуманное и просил несколько человек в помощь. Поганый колдун оказался более верен, чем ближние родичи. Что ж, нужно написать Вельяминову, пусть отрядит ему пару своих ребят.
Глава XVII. Историк
Своё обещание что-нибудь придумать Трифон сдержал.
– Пошли, – как-то сказал он. – Возьми одежду поплоше, вымажемся там, как черти.
Скоморох подчинился без споров и без вопросов, быстро переоделся и пошёл за приятелем, который словно в далёкий поход собрался. Нагрузился какими-то свёртками, корзиной, оплетённым кувшином. Увидев, что спутник налегке, Трифон сунул ему в руки кувшин.
Всю дорогу сумконоша молчал. Лишь когда они миновали прежнее их убежище, кивнув на развалины, заметил:
– Твой священник сменил логово, как и мы. Говорят, обосновался в Галате. Там нам его не достать. Городок закрытый, всё на виду. Живут сплошь иноземцы, в основном из Генуи. Греков, тем более в обносках, приметят сразу.
– Так куда мы в таком случае идём? – решился на вопрос Скоморох.
– Увидишь, – Трифон любил напустить тумана, где надо и где не надо.
Идти пришлось на другой конец города. Они оказались в той его части, где бродил Скоморох в первые дни своего пребывания в Византии. На высоком холме виднелись Влахерны, где-то рядом были ворота Палация и та корчма, в которой он взял крупный выигрыш, а потом едва не лишился жизни.
– Монастырь Хоры, – показал приятель. – Туда нам и надо.
Однако внутрь они не пошли. Неподалёку от монастырских стен стоял некогда богатый дом, от которого теперь осталось одно основание. К развалинам и повернул Трифон.
Он раздвинул кусты, и пригласил новгородца спуститься по каменным ступеням в уцелевший подпол. Кое-какой хлам здесь остался ещё от владельца, остальное набросали позже. В одной из стен, укрытый широкой доской, обнаружился тайник. Трифон открыл дверцу и повёл скомороха подземельем.
Ход явно не предназначался для вельмож. Больше всего он напоминал кишку огромного, но давно издохшего зверя. Воняло неимоверно, под ногами хлюпала жижа, стены покрывала противная на ощупь слизь. Встать в такой тесноте в полный рост нечего было и думать, они едва двигались на корячках, но даже в таком положении спина то и дело задевала свод. Стало понятно, почему Трифон не зажёг факел или хотя бы свечу – огонь здесь попросту не мог получить достаточно воздуха.
– К великому человеку в гости идём, – пропыхтел сумконоша из темноты.
– Кто такой?
– Никифор Григора. Наш горячий сторонник. Летописец, богослов, лучший ритор Константинополя, а может и всей Византии. За правдивый и острый язык его и упрятали в монастырь.
– А мне с вашего ритора что за корысть? – фыркнул Скоморох, уже жалея, что отправился в эту мировую задницу. – Разве что заболтает викария на каком-нибудь диспуте, и тот лопнет от злости или зависти.
Шутка не нашла понимания.
– Он многое знает, – вполне серьёзно ответил товарищ. – Он поможет тебе. Только сперва расскажи ему свою историю. Он собирает всякую всячину. И слухи, и сведения, и документы. О том, что в империи делается и за её пределами. Слушает, обдумывает, записывает. В обмен на рассказ, глядишь, и подскажет тебе, как лучше с делом управиться.
***
Тайный ход вывел прямо под келью. Каменная плита прикрывала дыру в тёмном углу. Они выбрались и осмотрелись. Помещение имело оконце – узкую щель толщиной в руку и длиной в несколько пядей. Но даже в разгар дня света едва хватало, чтобы различать очертания предметов.
Обросший узник сверкнул в полутьме глазами. Он ожидал гостей, а возможно, услышал, как они пробираются подземельем. По крайней мере, не удивился их появлению. Трифон протянул корзину с едой, а Скоморох – кувшин разбавленного вина.
– Бумагу принёс? – первым делом спросил Никифор.
Сумконоша, кивнув, вытащил из-за пазухи свёрток.
– Негодяи не позволяют мне писать, – пожаловался историк, выкладывая бумагу на стол. – Отбирают свечи, чернила, всё что найдут. А потом и воды лишают на несколько дней, чтобы отбить охоту к письму.
Трифон, кивнув ещё раз, протянул свечи и плошку с чернилами. От нытья узника он отмахнулся, как от назойливой мухи. Видимо все тайные посетители опального учёного уже вдоволь наслушались стенаний и не могли каждый раз искренне сопереживать, несмотря даже на глубочайшее к нему почтение.
А потому Григора, заметив новичка, воспользовался его присутствием, чтобы ещё раз пожаловаться на судьбу.
– Подумать только! – рассчитано всплеснул руками историк. – Они выселили меня из собственного дома, где остались без присмотра книги и инструменты. Их, верно, уже растащили варвары. А меня держат в темнице монастыря, попечителем которого я же и являюсь.